Алеша Попович – русский былинный богатырь, герой древнеславянского былинного цикла, этот древнерусский герой тесно связан с киевскими богатырями Ильей Муромцем и с Добрыней Никитичем. Кроме того, между Алешей и Добрыней существует поражающее сходство не в характерах, а в приключениях и некоторых других обстоятельствах их жизни; именно, былины о змееборстве Добрыни и Алеши почти совершенно сходны друг с другом. Исходя из этого, известный профессор истории русской литературы Орест Федорович Миллер сравнивает Алешу и Добрыню с индийским Индрой, считает их общеарийским достоянием, перешедшим к нам путем традиции, и видит в них первоначальное олицетворение солнца. Таким образом, и борьба Алеши Поповича с Тугарином Змеевичем принимает естественно мифологическое освещение. Самого Тугарина Орест Федорович Миллер считает мифическим существом, историк славянского эпоса Александр Николаевич Веселовский склонен признать в нем половецкого хана Тугархана, историк литературы и фольклорист Михаил Георгиевич Халанский же доказывает, что он стоит в ближайшей связи с южнославянскими народными верованиями в чудовищных змеев; он тоже признает в Тугарине мифическую основу, затемненную заимствованными из книжных сказаний чертами; сближение его имени с именем Тугархана он считает шатким и принимает здесь просто случайное созвучие.
Богатыри (слева направо Добрыня Никитич, Илья Муромец и Алеша Попович), художник Виктор Васнецов, 1881-1898 годы, Государственная Третьяковская галерея, Москва
По мнению слависта Аполлона Александровича Майкова, Алеша Попович представляется воплощением целого ряда порочных свойств: хитрости, эгоизма, корыстолюбия; его характеристику определило, вероятно, его сословное прозвище. В нем действительно мы находим смешение различных черт; он прежде всего отличается смелостью; но, кроме того, он горделив, спесив, бранчив, задорен и груб; в бою верток, хитер: он, наконец, женский пересмешник. Приблизительно то же говорит Александр Николаевич Веселовский: "смелый, зарывчивый, дерзкий Алеша старых песен очутился в позднейшем развитии нашего эпоса бабьим пересмешником, злостным наветчиком женской чести и неудачливым ловеласом. Как совершилось это вырождение, трудно сказать определенно. Быть может, переходная черта: хвастливость".
Последние черты характера Алеши Поповича ярко выразились в его отношениях с сестрой Збродовичей. И этот факт объясняет Орест Федорович Миллер мифологически: по его мнению, это выражение темного свойства светлого мифического существа, например, солнца, которое иногда приносит вред людям слишком палящими своими лучами. Что касается самих Збродовичей, то они, по мнению слависта и исследователя русского народного творчества Петра Алексеевича Бессонова, представляют собою скученных богатырей, сброд темных удальцов. Орест Федорович Миллер в своем труде "Опыт исторического обозрения русской словесности" высказал мнение, что образ Алеши Поповича с течением времени все более и более омрачается в духе тех отношений народа к слабым сторонам духовенства, из которых вытекла и пословица о "загребущих руках и завидующих глазах"; а чем более развивались в Алеше такие черты, тем более теряло значение все же сохранившееся за ним прозвание смелого.
Исследователь славянского фольклора Михаил Георгиевич Халанский в Алеше Поповиче видит упоминаемого в Летописях ростовского богатыря Александра Поповича, жившего в конце XII и в начале XIII века; былины о нем вошли в поздние летописи, но в былинах отразились областные ростовские сказания о нем. Таким образом, по мнению Халанского, Алеша является богатырем русского Севера. С этим предположением не согласен Александр Николаевич Веселовский, который в своем исследовании "Южно-русские былины" пишет: "упоминания богатырей Алеши и Добрыни растянуты на таком значительном хронологическом пространстве, что вероятным представляется вторжение песни в летописный рассказ". Очевидно, что Михаил Георгиевич Халанский допускает это вторжение только в позднейшие летописи. Далее Веселовский продолжает: "Алеша Попович под влиянием былины, включенный на севере в летопись, приурочился к Ростову и это повлияло несколько на изменение его тона, который в былинах сложился из ряда разновременных наслоений". Наконец, писатель и исторический публицист Владимир Владимирович Каллаш в своем сочинении "Этнографическое обозрение" (1890) сближает Алешу с Александром Македонским, который в единоборстве с Пором употребил ту же хитрость, что и Алеша в бою с Тугарином.
Алеша Попович и Тугарин Змеевич
Из далече-далече, из чиста поля
Тут едут удалы два молодца,
Едут конь-о-конь да седло-о-седло,
Узду-о-узду да тосмяную,
Да сами меж собой разговаривают:
«Куды нам ведь, братцы, уж как ехать будет?
Нам ехать – не ехать нам в Суздаль град?
Да в Суздале-граде питья много,
Да будет добрым молодцам испропитися, -
Пройдет про нас славушка недобрая.
Да ехать – не ехать в Чернигов-град?
В Чернигове граде девки хороши,
С хорошими девками спознаться будет,
Пройдёт про нас славушка недобрая.
Нам ехать – не ехать во Киев-град?
Да Киеву-городу на оборону,
Да нам, добрым молодцам, на выхвальбу».
Приезжают ко городу ко Киеву,
Ко тому же ко князю ко Владимиру,
Ко той же ко гриденке ко светлоей.
Ставают молодцы да со добрых коней,
Да мецют коней своих невязаных,
Никому-то коней да неприказанных,
Никому-то до коней да, право, дела нет.
Да лазят во гриденку во светлую,
Да крест-от кладут-де по-писаному,
Поклон-от ведут да по-ученому,
Молитву творят да все Исусову.
Они бьют челом на вси четыре стороны,
А князю с княгиней на особинку:
«Ты здравствуй, Владимир стольнокиевской!
Ты здравствуй, княгина мать Апраксия!»
Говорит-то Владимир стольнокиевской:
«Вы здравствуй, удалы добры молодцы!
Вы какой же земли, какого города?
Какого отца да какой матушки?
Как вас молодцов да именём зовут?»
Говорит тут удалой доброй молодец:
«Меня зовую Олёшей нынь Поповицём,
Попа бы Левонтья сын Ростовского,
Да другой-от Еким – Олёшин паробок».
Говорит тут Владимир стольнокиевской:
«Давно про тя весточка прохаживала,
Случилося Олёшу в очи видети.
Да перво те место да подле меня,
Друго тебе место – супротив меня,
Третье тебе место – куды сам ты хошь».
Говорит-то Олёшенька Поповиць-от:
«Не седу я в место подле тебя,
Не седу я в место супротив тебя,
Да седу я в место куды сам хоцю,
Да седу на пецьку на муравленку,
Под красно хорошо под трубно окно».
Немножно поры де миновалося
Да на пяту гриня отпиралася,
Да лазат-то чудо поганоё,
Собака Тугарин был Змеевич-от.
Да Богу собака не молится,
Да князю с княгиней не кланятся,
Князьям и боярам он челом не бьет.
Вышина у собаки ведь уж трех сажон,
Ширина у собаки ведь двух охват,
Промеж ему глаза да калена стрела,
Промеж ему ушей да пядь бумажная.
Садился собака он за дубов стол,
По праву руку князя он Владимира,
По леву руку княгины он Апраксии.
Олёшка на запечье не утерпел:
«Ты ой есь, Владымир стольнокиевской!
Али ты с княгиной не в любе живешь?
Промежу вами чудо сидит поганое,
Собака Тугарин-от Змеевич-от».
Принесли-то на стол да как белу лебедь,
Вынимал-то собака свой булатен нож,
Поддел-то собака он белу лебедь,
Он кинул, собака, ей себе в гортань,
Со щеки-то на щеку перемётыват,
Лебяжье костьё да вон выплюиват.
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского
Было старо собачишшо дворовоё,
По подстолью собака волочилася,
Лебяжею костью задавилася,
Собаке Тугарину не минуть того, -
Лежать ему во далече в чистом поле».
Принесли-то на стол да пирог столовой.
Вымал-то собака свой булатен нож,
Поддел-то пирог да на булатен нож,
Он кинул, собака, себе в гортань.
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского
Было старо коровишшо дворовое,
По двору-то корова волочилася,
Дробиной корова задавилася,
Собаке Тугарину не минуть того, -
Лежать ему во далечем чистом поле».
Говорит-то собака нынь Тугарин-от:
«Да што у тя на запечье за смерд сидит,
За смерд-от сидит да за засельщина?»
Говорит-то Владымир стольнокиевской:
«Не смерд-от сидит да не засельщина,
Сидит руськой могучей да богатырь
А по имени Олёшенька Попович-от».
Вымал-то собака свой булатен нож,
Да кинул собака нож на запечьё,
Да кинул в Олёшеньку Поповиця.
У Олёши Екимушко подхватчив был,
Подхватил он ведь ножицёк за черешок;
У ножа были припои нынь серебряны,
По весу-то припои были двенадцать пуд.
Да сами они-де похваляются:
«Здесь у нас дело заезжее,
А хлебы у нас здеся завозныя,
На вине-то пропьём, хоть на калаче проедим».
Пошел-то собака из застолья вон,
Да сам говорил-де таковы речи:
«Ты будь-ко, Олёша, со мной на полё».
Говорит-то Олёша Поповиць-от:
«Да я с тобой, с собакой, хоть топере готов».
Говорит-то Екимушко да паробок:
«Ты ой есь, Олёшенька названой брат!
Да сам ли пойдешь али меня пошлешь?»
Говорит-то Олёша нынь Поповиць-от:
«Да сам я пойду да не тебя пошлю».
Пошел Олёша пеш дорогою,
В руки взял шалыгу подорожную
Да этой шалыгой подпирается.
Он смотрел собаку во чистом поле –
Летает собака по поднебесью,
Да крыльё у коня ноньце бумажноё,
Он в та поры Олёша сын Поповиць-от,
Он молится Спасу Вседержителю,
Чудной Мати Божьей Богородици:
«Уж ты ой еси, Спас да Вседержитель наш!
Чудная есть Мать да Богородиця! Пошли,
Господь, с неба крупна дождя, Подмочи,
Господь, крыльё бумажноё, Опусти,
Господь, Тугарина на сыру землю».
Олёшина мольба Богу доходна была,
Послал Господь с неба крупна дождя,
Подмочилось у Тугарина крылье бумажное,
Опустил Господь собаку на сыру землю.
Да едёт Тугарин по чисту полю,
Кричит он, зычит да во всю голову:
«Да хошь ли, Олёша, я конем стопчу?
Да хошь ли, Олёша, я копьем сколю?
Да хошь ли, Олёша, я живком сглону?»
На то де Олёшенька ведь вёрток был –
Подвернулся под гриву лошадиную.
Да смотрит собака по чисту полю:
«Да где же Олёша нынь стоптан лежит?»
Да в та поры Олёшенька Поповиць-от
Выскакивал из-под гривы лошадиноей,
Он машет шалыгой подорожною
По Тугариновой де по буйной головы.
Покатилась голова да с плеч как пуговиця,
Свалилось трупьё да на сыру землю.
Да в та поры Олёша сын Поповиць-от
Имает Тугаринова добра коня,
Левой-то рукой да он коня держит,
Правой-то рукой да он трупьё секет.
Россек-то трупьё да по мелку частью,
Розметал-то трупьё да по чисту полю,
Поддел-то Тугаринову буйну голову,
Поддел-то Олёша на востро копье,
Повез-то ко князю ко Владымиру.
Привез-то ко гриденке ко светлоей,
Да сам говорил де таковы речи:
«Ты ой есь, Владимир стольнокиевской!
Буде нет у тя нынь пивна котла, -
Да вот те Тугаринова буйна голова;
Буде нет у тя дак пивных больших чаш, -
Дак вот те Тугариновы ясны оци;
Буде нет у тя да больших блюдишшов, -
Дак вот те Тугариновы больши ушишша».